Ночь. Последняя ночь лета. Первая ночь зимы. Ночь Самайна. Старый лес сочится туманом. Холодные липкие клочья драпируют деревья мертвенным саваном. Подвижные, гибкие тени сгущаются в костлявых ветвях деревьев, ворочаются в змеином кубле корней, сплетаются из лохмотьев тумана. Мягкими кошачьими шагами тени выходят из-под сени леса и неслышно окружают жаркое озеро света — единственное в безжизненном мраке ночи. Они садятся у самого края круга, беззвучно щерясь и отползая, когда случайный блик режет бесплотную шкуру. Огонь пляшет в каменном костровище, расплёскивая золото, багрянец и кармин на бесцветную траву, серую пыль дороги и столь же серые одежды присевшего у огня старца. Глаза странника серы, как пыль на дороге, как лоскутья его плаща. И костёр горит не для него. Старец слеп. — Садитесь, садитесь, — странник улыбается в густую бороду. — Садитесь ближе, дети ночи. Я расскажу вам сказку...
* * *
слушать дальше ...Это была долгая ночь. Самая долгая, какую помнит человеческий род. Всюду полыхали костры: яркие, ярые. Пламя рвало к небу горячие языки, бессильное дотянуться и слизнуть чёрные тучи, плотным покрывалом обложившие небосвод. Люди жались к кострам, тревожно глядя в темноту, неохотно отступающую перед неверным кругом света. Людям чудилось — из тьмы к огню тянутся кривые чёрные руки, тщась разметать, загасить спасительное пламя. Где-то надрывно взвизгнула свирель. Смолкла. Дрожащий голос завёл тягучую песнь, стремясь развеять укутавшую поляну тишину. Певца поддержали. Сначала у других костров — робко, тревожно — а затем из леса — сильно и алчно. Голоса оборвались всхлипом, а вой бился и ширился над поляной, прибивая к земле даже огненные шатры костров. Это была долгая ночь. И она только начиналась...
* * *
Тени придвигаются ближе. Они уже не замечают багряных сполохов, пляшущих по чёрному бархату шкур, и жадно ловят каждое слово старика. В ночном мраке блещут алые угольки глаз, сотней зеркал отражая пламя костра.
* * *
...Она скользила меж огнями неслышно и незримо, возвещая наступление полуночи. Но всякий чуял её приближение, зябко вжимаясь в самое жгучее пламя. Она шла сквозь огни и свет, и у левой ноги её стелился мертвенный хлад, а у правой — жар геенны. И под стопами её увядала трава, и над плечами её никли ветви и жухли листья. Она остановилась в кольце костров, воздев тонкую бледную руку к небу. Длинные пальцы собрались в щепоть, и единым рывком сдёрнули тёплое одеяло лета, отверзая путь зимней стуже. В воздухе тотчас закружились первые снежинки, мотыльками сгорая в пламени костров — последнего людского оплота перед наступающей долгой зимой. Когда Смерть удалялась прочь, вслед ей зимние ветра мели серый невесомый прах — всё, что осталось от нежной весенней листвы. Торжествующе выли волки. Довольно скрипели лешие, потирая ладони-сучья. Хохотали лесные призраки, чуя скорую поживу. А люди жались к огню и друг к другу, с благодарностью вспоминая быстротечные тёплые дни, подарившие пищу и кров на зиму. Поодаль от костров одиноко стояли жерди. На них, надёжно распятые сыромятными ремнями, висели трое: два мужчины и женщина. Со смесью обречённости и страха они глядели во мрак, силясь высмотреть своих палачей. Конечно, они их не увидели. Лишь едва слышный шёпот наполнил на миг ночь вокруг жертвенных столбов, и сгинул, а вместе с ним исчезли и жертвы — дар, купивший селению эту ночь. Долгую, долгую ночь Самайна. Людям предстояло пережить шесть холодных, злых месяцев зимы. И это был лишь первый взнос, ждавший их на этом длинном пути.
* * *
Старец умолкает. Тени сидят неподвижно в тщетной надежде на продолжение, но странник как будто спит. Наконец, они неохотно растворяются в предрассветном лесном мраке, с тоской оборачиваясь на далёкую алую искру костра. Там, во тьме, тени Самайна вновь погружаются в сон до следующей некогда роковой ночи, возвещавшей смену времён года и сбор последнего урожая. Лишь самые отважные — или самые отчаявшиеся — страхи и ужасы ночи рискуют выйти из-под защиты деревьев по другую сторону леса. Они с ненавистью и безнадёжностью смотрят на золотую россыпь электрических огней, злобно шипят вслед проносящимся мимо беспощадным кострам фар, и, побеждённые и сломленные, уползают обратно под сень ветвей. Когда-то люди так же глядели в темноту со смесью страха и обречённости. Но давно забыли, даже не сознавая этого. Память осталась лишь в тенях и шорохах старого Самайна. Но с новым рассветом рассеется и она. Ведь утро Самайна никогда уже не встретит зимний рассвет.